#Ситный_бытописец
Грунтовка на окраине села была покрыта аккуратными фигурами из застывшей грязи: протектор тракторного колеса, коровьи копыта, следы сапогов и мухтаровой лапы. Мы с пятилетним сыном шли по обочине и разглядывали эти древние окаменелости, как в музее палеонтологии. Дождя здесь не видели полтора месяца, поэтому казалось, будто дорогу прямо с грязевыми аммонитами запекли в печи, словно глиняную крынку или горшок.
Кусты и деревья рано пожелтели от безводной диеты, и к концу августа уже готовились к листопаду. Уральское лето внезапно стало совсем ломким и пыльным — выдохлось на своем исходе, высохло и обветрилось, как вяленый лещ.
Мы сошли на пустырь, какое-то время пробирались сквозь колючий бурьян. Вдалеке чернели зловещие скелеты избушек, тропа к ним исчезла вовсе. Я обещал сыну прийти к этим руинам “на обратном пути”, а ходили мы смотреть болото.
Подошли ближе. Какие-то дома сгорели, какие-то оказались брошены и частично разобраны на дрова. От одного жилища осталась лишь покосившаяся стена с окном.
— Гляди, — сказал я сыну, — дома нет, а окно есть.
Сын задумался.
.
— Давай посмотрим в это окно, вдруг там все еще сидит мужичок... — таинственно предложил сын.
Я протер рукавом пыльное, чудом уцелевшее стекло в деревянной раме. Приподнял сына. Секунд 15 мы внимательно смотрели в окно. С таким же усердием я школьником вглядывался в пестрые картинки-автостереограммы. Если прожигать их глазами, то в кислотном узоре вдруг появлялся дельфин, пасечник или рыцарь. Я пристально уставился в окно, но мужичка не увидел. Позади стены рос куст ивняка, у развалин рухнувшей печки, на невысоком клене, сидела ворона.
Отчетливо вспомнил песню "Вершки и корешки" Егора Летова. Там есть такие слова:
"От своей авторучки я сломал колпачок,
По дороге навстречу шел мертвый мужичок.
Завтрак, ужин и обед, мужичок мертв,
А мы еще нет".
Последнюю строчку Летов натужно выкрикивал, после чего начинала играть какая-то сатанинская дудка.
Мне пришла в голову мысль, что сын имел в виду именного того самого, летовского мужичка, хоть, кажется, и никогда не слышал эту песню. Мертвые дома, мертвые мужички смотрят в бессмысленные пустые окна. Точнее, не смотрят, а поглядывают.
Получился очень пронзительный образ увядшей, высохшей до самого корня деревни. Она не вписалась в рынок и теперь стоит с грязевыми фигурками-домиками на разбитой дороге жизни.
Обратно шли быстрее, не глядя по сторонам.
— Папа, купи конфет, конфет надо купить, конфет, конфет, — законючил сын, когда мы подошли к единственному в селе магазину “Светлана”.
— Конфет так конфет, — я небрежно толкнул плечом фанерную дверь сельпо.
— Мне шоколадных, а ему возьми сосательных. “Барбарис” или мятные. — ребенок что-то прикидывал в уме. .
— Кому сосательных? — машинально спросил я.
— Мужичку.
— А ты его видел?
— Видел, в окне.
— И что он там делал?
— Сидел, — спокойно ответил мальчик.
Мы купили конфет —”Барбарис” и “Каракум” — и отнесли сладкий кулек к одинокой стене с окошком. Положили на кочку.
— Он потом возьмет, когда мы уйдем, — жалостливо сказал сын, и мы неспеша ушли.
